В.П.Семенко
(Москва)
Русская
православная идеология — будущее России
Я хотел бы обратить внимание собравшихся на несколько достаточно очевидных положений.
1. За последнее время
развернута достаточно сильная кампания в либеральной прессе против русской
православной идеологии. В самой этой кампании, в ее внутренней логике я вижу
ряд совершенно неразрешимых противоречий. С одной стороны, утверждается, что
русская православная идеология с ее знаменитой триадой и принципиальным
монархизмом — прибежище законченных маргиналов. Но маргинал, по определению,
это тот, кто находится за пределами магистрального политического процесса, не
оказывая на его ход абсолютно никакого влияния. С другой же стороны, продолжают
(и все сильнее) говорить о внешней опасности, которую несет в себе эта
идеология для России и всего мира. Очевидно, что маргинал, по определению, не
может быть опасным. Если какая-то политическая идеология начинает представлять
для кого-то реальную опасность, значит, о маргинальности здесь говорить уже не
приходится. Ясно, что в этом месте своих рассуждений наши уважаемые оппоненты
выдают себя с головой. Русская идея, оплеванная и оклеветанная в ходе
либерального террора, практически вытесненная из информационного пространства
телемагнатами и хозяевами прессы, обладает колоссальным созидательным
потенциалом, чего до смерти боятся враги возрождения России.
2. Вместе с тем современный
период нашей политической истории характерен тем, что, хотя либеральный проект
к настоящему моменту потерпел в России решительное банкротство, крепко
спаянная, хотя и немногочисленная группировка, сосредоточившаяся вблизи
властных структур, продолжает его усиленно навязывать всей стране и этим самым
структурам. В основе лежит идея встраивания России в мировой рынок, в мировой
неолиберальный проект. Может быть, кто-то и не без оснований испытывает надежды
на то, что ему удастся это "встраивание" в обмен на предательство
интересов своей страны… Однако для всякого объективного наблюдателя достаточно
очевидно, что никакое "встраивание" невозможно для России в целом.
Многие идеологи нового неолиберального проекта (например, З.Бжезинский) прямо и
открыто говорят, что в нем для России нет места. С другой стороны, вряд ли
перспективным был бы и националистический изоляционизм. Россия должна
представить миру собственную альтернативу неолиберальной глобализации, чуждую
как "встраивания", так и националистического изоляционизма,
альтернативу, основу которой составляет, конечно же, русская православная
идеология.
Только империя, основанная на сверхцели, отсутствие
которой и приводит к фактическому вымиранию ныне русского народа.
Путь к позитивному
глобальному мировому проекту для России — усвоение идеи богоустановленности и
богоугодности власти, бывшей основой его на протяжении столетий, идеи, не
отделимой от учения о симфонии властей.
Церковь обращается к свободе человека, к его делающей
осознанный выбор богоподобной личности.
Цель церкви — спасение. Христианское же государство призвано ограничить
греховные устремления вовне его падшей природы,
ограничивая внешнее распространение зла, не давая ему захватить весь мир. Это и
есть то, что апостол Павел называет "удерживающий теперь". Принуждение в христианском
государстве не касается свободы выбора человека, которая относится к его
личности; "внешнее понуждение" относится здесь к греховной и
устремленной ко злу воле человека, которая есть свойство его природы. Задача
христианской государственности — не подавление свободы личности, а как раз
внешняя помощь последней в освобождении от "рабства греху",
освобождении, которое само по себе является, конечно же, духовной задачей
внутреннего человека.
Именно изложенную выше
диалектику и имеет в виду преп. Ефрем Сирин, когда говорит: "От Царства —
законы, от священства — отпущение. Когда обе мягки — неверно, а когда оба
жестки — тяжело. Пусть первое будет суровым,
а второе — милостивым во взаимном (букв.: "в раздельном" — В.С.)
понимании задач каждого. Пусть гроза и любовь будут смешаны! Да будут наши
священники милостивы, а наши цари суровы! Восхвалим Даровавшего нам двойную
надежду!" Именно отсюда, из этой диалектики богоподобной человеческой
личности и падшей, пораженной грехом человеческой природы и необходимости двух
союзных, но разных сил, обращающихся к каждой из них, и проистекает идея
симфонии властей, получившая богословское и практическое обоснование, начиная
со святого равноапостольного царя Константина.
Качественно новый этап в
истории монархии — новозаветная, прежде всего, византийская монархия, подробное
учение о которой излагается в новеллах императора Юстиниана. Вот что говорят
отцы шестого Вселенского Собора (680–681), обращаясь к императору, которого они
называли "стражем Православия": «Христос любит подавать через вас мир
Своим Церквам… Все мы единодушно и согласно взываем: "Господи, спаси Царя нашего (Пс. 19, 10), который после тебя
укрепляет основание веры». Вторит им и святитель Григорий Великий (Двоеслов):
"Благочестию Государей наших для того дана от Бога власть над всеми
людьми, чтобы те, которые стремятся к добродетели, находили в них подкрепление,
— чтобы путь на Небеса был шире — чтобы земное царство служило Царству
Небесному". А епископ Евсевий Памфил Кесарийский, "отец церковной
истории", прямо говорит:"Царь есть образ единого Царя всяческих"
(ср. у святителя Иоанна Златоуста: "Через Духа святого Бог творил
пророков, священников и царей"). Не приводим совсем уж хрестоматийные
высказывания святителя Филарета Дроздова и других русских авторов XIX в.
Рассуждая о симфонии
властей, мы не можем без грусти и некоторого мистического ужаса лицезреть
нынешнее состояние современной российской власти, которая, начиная с 3 марта
1917 г., вся основана на идее самозванчества, на искажении истинного понимания
харизмы власти.
Многочисленные
"харизматики" хотят обладать "харизмой", по большей части
не веруя или мало веруя в Того, Кем она даруется, и находясь в реальности вне
спасительной ограды Церкви. Харизма власти оказывается в их понимании в
конечном счете не чем иным, как даром самозванчества, то есть способностью
узурпировать и силой удерживать власть. Вполне возможная здесь (и иногда
используемая) ссылка на Бога (дескать, только Бог может лишить меня власти)
есть в контексте сказанного ссылка на не существующий для самого
"харизматика" фактор, на то, чего нет, и в конечном счете идентична
высказыванию: "Попробуй отними". Но если есть горячее желание
"харизматизма" без веры в его Источник, то личная "харизма"
непременно будет дарована, но только не Богом, но той личностью, которая по
собственному представлению является Его исконным конкурентом. Поскольку
последний является "обезьяной Бога", пародистом и насмешником, то все
новоявленные "харизматики" (как и самозванцы периода Смуты) лопаются
как мыльные пузыри. (По той же причине лопнула и лжеимперия, созданная темными
бесовскими "харизматиками" В.И.Лениным и И.В.Сталиным). Я настаиваю
на том, что именно таков точный богословский смысл современного российского
"харизматизма".
Все вышесказанное заставляет
нас задуматься о совершенно особом значении для новейшей истории царя-мученика
Николая Александровича. Только святой, стяжавший свою харизму личным подвигом,
не будучи при этом "правильным" харизматиком, может возглавить
покаянное движение народа к восстановлению нормального богоугодного порядка
власти (как, к примеру, преподобный Сергий в период смуты); между тем в данном
случае мы имеем дело со святым, являющимся при этом еще и богопоставленным
монархом. Ибо отречение могло стать (и стало) отречением царя от трона, но не
могло быть, в силу принципиальной невозможности этого, снятием с себя
регулярной харизмы царской власти (ибо ее дарует и, стало быть, может отнять
только Бог). Духовная связь со Христом, подаваемая в помазании на царство, не
могла уничтожиться с утратой короны и с физической гибелью самого монарха, с
его уходом с лица земли. Но, приняв мученический венец, государь стал
обладателем еще и высшей харизмы, самого высокого дара, дара святости,
превзойдя тот недостаток природной одаренности к власти, который у него реально
присутствовал. Святой царь Николай является обладателем наивысшей доступной
человеку харизмы, ибо соединил царский венец с венцом мученическим, регулярную
харизму царской власти, подаваемую в венчании
и помазании на царство, с харизмой личной святости. В своей власти святого царя, в своей личности он мистически
осуществляет симфонию властей и симфонию харизм, превышая всякую мыслимую
харизму и уступая лишь власти Царя Небесного. И именно он, царь-мученик, чья
харизма не отнята, но, напротив, восполнена вторым крещением мученической
кровью, станет, по нашему упованию, подобно преподобному Сергию, вождем того
земского движения, которое в конечном счете приведет к восстановлению монархии
в России.
Николай Александрович —
завершитель сакрального цикла русской монархии, дополнившей
"святость" регулярной харизмы (как бы положенную по должности)
святостью личного подвига. (Подобный же подвиг Бориса и Глеба, отказавшихся во
имя смирения от борьбы за земную власть, мы видим в основании российской
державы.). Он в своем новом качестве станет и началом нового цикла.
Из всего сказанного вполне
понятно как бешеное сопротивление чаемой всем церковным народом канонизации
святого царя, оказываемое безбожными, либеральными силами во всех сферах
общества, так и значение ее. Канонизация царя-мученика есть отнюдь не придание
ему святости как таковой, а общенародное и общецерковное призвание того
святого, который Самим Богом предназначен для возглавления акта покаяния народа
и движения его к восстановлению учрежденной Богом монархии.